К 100-ЛЕТИЮ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ. ЛЮДМИЛА НУЙКИНА: МНЕ С МУЖЕМ ОЧЕНЬ ПОВЕЗЛО

Детство

Разговаривая с Людмилой Ивановной, по-женски любуюсь ее аристократичными манерами, европейским шармом и поверить не могу, что родом она из сибирской глубинки – села Верх-Уба Шемонаихинского района, что приучена к самой грубой работе.

Отца почти не помнит – в 1941 году его забрали на фронт, а в 1942-м пришло известие, что пропал без вести. Накануне страшного боя писал: «Идем в сражение, или грудь в крестах, или голова в кустах». Получилось второе.

У матери осталось на руках трое ребятишек, Люда, пятилетняя, – старшая. Все трое заболели воспалением легких. Люда с братом выкарабкались, а младшая сестренка умерла.

–Условия были трудные, – вспоминает Людмила Ивановна. –  Буханка хлеба стоила сумасшедших денег. Спасла от голода бабушка – забрала в деревню. А там хозяйство – картошка, морковка, корова, телята, поросята… В семье мужчин не было, женщины все на работе. В итоге все научилась делать сама – доить, заготавливать кизяк, сажать овощи, топить печку…

С печкой связана драматическая страница биографии нашей героини. В 2012 году от ее неисправности сгорели 96-летняя мама и брат Людмилы Ивановны.

–Раньше в доме была большая печь, ее разрушили, решив расширить комнату. При мне складывали новую, и я сразу сказала мастеру, что неправильно строит. Но он ответил, чтобы я занималась женскими делами… Думаю, мои родные сначала задохнулись от угарного газа. Потом, видимо, занялся огонь. На кухне стоял баллон с газом, в сенях – второй. Взрывами разнесло все. Ничего от моих близких не осталось. Двоюродная сестра нашла лишь осколок черепа со спаенными волосами, по которым опознала маму – накануне расчесывала ее. Надо было дожить до 96 лет, чтобы принять такую страшную смерть… Я ведь долго маму уговаривала переехать ко мне в Москву, комнату подготовила – не соглашалась, сына не хотела бросать. Теперь они навсегда вместе…

Моя родня сейчас – это двоюродные сестры и их дети, одна живет в Москве, 22 года работала операционной сестрой, другая осталась в Казахстане.

–Близкие знали, что вы с мужем разведчики? – меняю горькую тему в беседе с Людмилой Ивановной.

–Для родных мы все эти долгие годы работали в МИДе. Подробности никогда не обсуждались. Но после показа по телевидению фильма «Семнадцать мгновений весны» брат стал о чем-то догадываться, но молчал, вопросы не задавал.

Правду узнали лишь в 1985-м. Приехала из долгой командировки к маме, устраивать сына в школу, далее должна была возвращаться к мужу. Помню, делаю постирушку, прибегает женщина и говорит: «Скажите, кто здесь Нуйкина? Вас КГБ разыскивает». У меня сердце оборвалось – подумала, мужа за границей арестовали. А это было известие о том, что наша командировка закончилась, что Виталия успешно забрали наши люди и что мы все возвращаемся в Москву.

Кони, роды, зэки

Если вы думаете, что Людмила с юности мечтала быть разведчицей, – ошибаетесь. Она закончила медучилище по специальности «акушер-гинеколог» и успела принять десятки родов.

–Очень любила свою работу, это же чудо – первой видеть рождающегося ребенка, – улыбается Людмила Ивановна. – Но было трудно, медсанчасть находилась вблизи непроходимого леса, ветви деревьев сходились так, что свет не проникал в чащу. На роды вызывали за 12, 20 км. Ездила туда верхом на лошади. Падала с нее, бывало, и от «медведей» шарахалась, принимая за них раскидистые деревья. Хоть и не трусиха, но боялась. В этом лесу ведь на лесозаготовках работали заключенные. Они ко мне даже в медсанчасть приходили с топориками – требовали либо липовую справку, либо спирт. Санитарка всегда держала заднюю дверь незапертой, если что – бежать… Чего им стоило напасть на меня в лесу?

А однажды я чуть было насмерть не замерзла. Зимой темнеет рано, надо было остаться ночевать у людей, к которым поехала по вызову, но они не предложили, и я двинулась назад. Молоденькая девчонка, отчаянная. Тихонько еду в запряженной коляске, снег пошел, начало подмораживать… В общем, меня, то ли заснувшую, то ли потерявшую от холода сознание, запорошенную снегом, в этой коляске нашла сторожиха – лошадь сама добрела до нашей медсанчасти. Растормошили, растерли спиртом, залили его внутрь… После этого председатель сельсовета сказал: «Одна ты больше не поедешь – только с сопровождающим».

Любовь

Своего мужа Людмила Ивановна в разговоре называет английским словом «фазер» (father – отец). Отзывается исключительно с пиететом: «Я староверка, для нас мужчина – Бог. Но Виталий действительно заслуживал любви и уважения, был очень эрудированным, интересовавшимся всем – от техники до политики с религией».

А познакомилась Людмила с ним в свои 16 лет.

–Отец Виталия, служивший в КГБ, вернулся из Германии, и ему предложили работу в Усть-Каменогорске, он согласился, поскольку родом из соседних мест – из Алтайского края. Так у меня на родине и познакомились, пять лет дружили, встречались с Виталием. Потом он отправился учиться в МГИМО, а в декабре, сдав экстерном экзамены, приехал за мной, с этого момента я и стала жить у них в семье. Через некоторое время ему возвращаться на занятия в Москву, отец спрашивает: «Ребята, вы собираетесь расписываться?» А нам это и на ум не приходило. Пошли в ЗАГС, там, на наше счастье, работала женщина, которая встречалась с моим дядей, – быстро зарегистрировали. Свадьбы не было, отметили событие скромно.

…У них будет еще одна регистрация брака – там, в другой жизни. Выходить замуж наша героиня будет в чужой стране, под чужим именем, как иностранка (немка, воспитанная во французской семье) за иностранца. В стране, где Нуйкины работали, для заключения брака требовалось выждать три месяца. Центр спешил, подгонял. И тогда они отправятся в другое государство, трижды дадут по тамошним правилам объявление в газете: мистер такой-то женится на мадемуазель такой-то (это делалось на случай, если вступающие в брак скрывали своих предыдущих жен-мужей), выждут положенные две недели – и вуаля: новая ячейка общества.

–Людмила Ивановна, а когда муж признался, что работает в разведке?

–В 1960 году, когда у него умер отец. Виталий приехал домой на похороны, а после сказал мне: «Рыжая, хочешь поработать под чужим паспортом?» Я удивилась: «Зачем мне чужой, у меня и свой хороший».

Муж, конечно, был уверен, что я повсюду последую за ним, но надо было, чтобы еще и служба меня выбрала. Обошлось – меня одобрили. Стали учиться вместе, хотя языки у нас были разные. Я, например, наотрез отказалась учить немецкий, сказала, что не стану говорить на языке людей, убивших моего отца… Изучали радиодело, подрывное… Мы хоть и не военные разведчики, но готовили нас по законам военного времени – сегодня мир, завтра война. Позднее мы с мужем еще получили образование и в Европе. Виталий отлично разбирался в технике. Помню, в юности он, будто готовясь заранее к предстоящей работе, разбирал и собирал первые в СССР телевизоры…

Я была на девятом месяце беременности, когда его отправили в командировку – стажироваться на фирме, которая как раз производила телевизоры. У него там не спросили диплома, просто оставили на час в комнате с неисправной техникой и инструментами и сказали: почини. И он починил.

Впоследствии их «крышей» за границей станут именно фирмы, занимающиеся производством и разработкой техники.  Виталий Алексеевич считался ценным специалистом, его часто отправляли в командировки, что было полезно и для разведывательной деятельности. Кстати, некоторые из этих фирм успешно работают и по сию пору. Людмила Ивановна не конкретизирует, какие именно секреты они с мужем добывали Родине, но отмечает, что вклад был серьезный. «Мы брали все, что попадало в руки и что плохо лежало», – смеется она.

–В наши годы руководство страны относилось к разведке без должного пиетета. Это сегодня звания Героя России удостаивают многих нелегалов. А тогда даже орденами редко награждали. Так вот мой муж имеет два ордена Красного Знамени – один от СВР, второй от ГРУ. Третий орден – Октябрьской революции. Это к вопросу о результативности работы.

–У вас самой орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Гордитесь наградами?

–Приятно, конечно… Помню, как-то меня позвали в театр «Современник», в котором планировали ставить пьесу про разведчиков, и Галина Волчек сказала: «Мне так неловко перед вами, у меня все четыре ордена «За заслуги перед Отечеством», а что я особенного для страны сделала?!»

–А материально-то как вы жили?

–Скромно. Все, что зарабатывали в фирмах за рубежом, отсылали в госказну и оставались с зарплатой, которую выдавал Центр. Нам было трудно соответствовать уровню богатых друзей, коллег мужа, некоторые, наверное, считали нас скрягами.

Однажды фирма мужа послала его в командировку, и он по советской привычке решил взять билеты в экономклассе. Его вызвало начальство копании и говорит: «Ты так больше никогда не делай, а то о нашей фирме пойдет слух, что мы экономим, потому что разоряемся».

В другой раз он поехал с верхушкой фирмы в командировку за рубеж. Все приобретают домой подарки, а father – нет, не может себе позволить. Ему и говорят: почему ничего не покупаешь, жену не любишь? Пришлось раскошелиться на какой-то сувенир.

Мы с мужем не меркантильные были, смолоду приучены к скромной жизни. Помню, когда только переехали в Москву, Виталия направили на учебу в 101-ю школу (сегодня – Академия внешней разведки. – Прим. ред.). Денег – в обрез. Снимали квартиру в Балашихе, платили дорого – 35 рублей, хотя условия были более чем скромные: два человека в комнату войдут – третий уже не может. За детсад сына Юры платили 12,50. Я сидела на приеме в поликлинике и получала 45 рублей. Мы уже с Виталием проходили разные тесты в КГБ. Я успешно сдала очередной, сижу у Большого театра, жду мужа. На одном краю длинной скамейки женщина с ребенком, на другом я. Вдруг подсаживается мужчина, я от него, он ко мне. Зовет куда-то идти, 40 рублей предлагает. Встаю, начинаю размахивать сумкой… Мужчина кричит мне: «Дура, дура» – и убегает. Пришла домой, рассказываю квартирному хозяину, а он мне говорит: «Ну и правда – дура. Платишь в месяц за квартиру 35 рублей, а тут тебе целых 40 дают, еще бы и 5 рублей осталось». Я и его чуть не ударила…
Красота – страшная сила

–Привлекательная женщина – в разведке тема деликатная. Вам внешность помогала или мешала?

–Ох, внешность всегда была моей проблемой. Крашеная блондинка, молодая… За мной постоянно увивались.

Домой приходила – плакала, жаловалась мужу, я что, на падшую женщину похожа? Почему ко мне вечно пристают?! Из-за этого не любила ни Париж, ни Италию.  Когда без мужа куда-то ездила, старила себя специально, скручивала длинные волосы, платочки надевала на голову, но и это не спасало.

Однажды в одной стране в аэропорту ко мне прицепился итальянец. По легенде я была мадемуазель, которая ехала к жениху в коммунистическую страну. И вот этот итальянец принялся меня отговаривать, делал все, чтобы отвлечь. Да так, что я из-за него опоздала на рейс. Чемодан улетел – а я нет. Меня человек в той стране должен встречать – и что он должен думать? Что что-то случилось?! А следующий самолет через неделю. И еще проблема – денег мало с собой взяла. И я сказала представителю авиакомпании: «Если меня не отправите к жениху, взорву здесь все коктейлем Молотова».

На мое счастье, в этот день после гастролей возвращалась домой болгарская танцевальная группа, и меня пообещали отправить вместе с ней. Представитель авиакомпании забрал мой паспорт со словами: «Только не надо ничего тут взрывать». Меня отвезли в гостиницу – отдохнуть перед вылетом. И вот сидит печальная блондинка в лобби отеля, размышляет. Вдруг официант несет чашку кофе и пирожное, говорит: «Вон тот мужчина послал». Я, разумеется, не принимаю, тогда незнакомец подходит ко мне, представляется хозяином отеля и начинает расспрашивать. Рассказываю свою легенду – еду, мол, знакомиться с женихом. Он тоже меня принимается отговаривать: коммунистическая страна, там всех сажают в тюрьму… Сколько лет прошло, а помню урок, который преподал мне этот мужчина. Сказал: «Никогда не отдавайте никому в руки свой документ. Вы сейчас кто? Никто. С вами можно делать все, что угодно…» Ой, тут у меня вообще сердце в пятки упало.

Мужчина меня приглашает в ресторан – я ни в какую, думаю, сейчас он меня отсюда выведет – и все, кто меня будет искать? После этого случая я долго свой паспорт никому в руки не давала – даже нашим пограничникам.

В итоге все-таки долетела. Никто не встречает. Как сообщить о себе? Где наше посольство? Спросила на ресепшен гостиницы, мол, поскольку я в коммунистической стране, меня еще очень интересует Советский Союз, хочу его посетить, но не знаю как. Мне и дали номер телефона посольства. Звоню, а на каком языке говорить? На смеси английского и французского объяснилась, нашли нужного мне человека. Прибежал за мной… В общем, все закончилось хорошо. А виной всему – тот злосчастный итальянский ухажер…

–Муж не ревновал вас?

–Виду не показывал. Однажды стоим на улице, газету на стенде читаем – я по одну сторону, он по другую. Тут же возле меня возникает мужичок кавказской наружности, начинает приставать.  Я ему сразу: «Вот мой муж», тот обращается к Виталию: «Повезло вам с женой – такая красавица…» Муж не выдерживает и бурчит мне: «Тебя на минуту нельзя оставить», я отвечаю: «А ты и не оставляй…»

Однажды в Париже муж решил сфотографировать меня на пляс Пигаль на фоне этих развеселых домов. Не успел улицу перейти, а меня уже «клиенты» снимают… (хохочет).

–А по долгу службы приходилось пускать в ход женские чары?

–Через силу и только по просьбе мужа. Как-то, помню, работали в одной стране – небольшой, но представлявшей собой осиное гнездо – там все разведки мира орудовали. Были у нас там знакомые – жена-филиппинка, муж-англичанин, глаз-то у нас наметанный, сразу определили – явные разведчики: нигде не работают, а вилла на берегу океана, и все там собираются. Океан, пляж, купание, игры. А вечером ужин, пьянка, все там и засыпали. Клондайк для сбора информации. И вот как-то father там задремал, а я его охраняла, думала, мало ли – выпил, скажет что-то по-русски. И тут ко мне подходит пьяный поляк, противный, красный, мокрый, то ли от пота, то ли от купания, в плавках –  приглашает танцевать. И Виталий говорит: иди танцуй. Пошла. Подружились. Он потом нас в гости пригласил, познакомил с послом немецким – шишка большая. Перспективное было знакомство, но Центр нам запретил дальнейшие встречи – немец оказался кадровым разведчиком, все, что успели в первую встречу наработать, – то и успели…

Дети

Это самая тяжелая глава биографии Людмилы Ивановны. Рассказывая о детях, которых ради работы пришлось оставить дома на годы, эта железная женщина и сегодня не может сдержать слез. Старший сын Юра по сути вовсе вырос без родительского внимания.

–Конечно, наши дети недополучили материнской любви. Но и мне было тяжело, переживала, плакала. Ты где-то вдали, думаешь: а вдруг он заболел, ему сейчас мама нужна, а к нему никто не подойдет. Юра ведь жил в интернате, все его детство мы пропустили. Редко мне разрешали поездки домой. И вот навещаю его в интернате, а он бежит ко мне зимой в босоножках. Или в рубашке с протертыми рукавами. Полный чемодан прекрасной одежды у него, а некому проследить, чтобы ребенок нормально выглядел. Говорила воспитателям: ну как так?! А что толку?

За границу нам иногда с людьми отправляли фотографии детей, показывали – и тут же забирали. У меня был один крохотный снимок Юры, прятала его на груди – страшным нарушением это было. Только один раз разрешили забрать письма родных домой – нам уже стопроцентно доверяли, мы жили не в гостинице, а в квартире. Пришли, прочитали в спокойной обстановке и все сожгли…

Я немного успокоилась, когда увидела Юру на фотографии курсантом – взрослый, красавец, такой уже не пропадет без мамы… И эту фотографию нам тоже не отдали…

–Но младший сын Андрей все-таки успел получить порцию вашего внимания. Он ведь родился за рубежом?

–Да, у них с Юрой 16 лет разницы в возрасте. Андрей родился богатырем – 5,5 кг, вся клиника на него сбегалась смотреть, завидовали нам – там как раз в этот период одни девчонки рождались. Father, кстати, часто говорил, что хочет девочку. И все крутили пальцем у виска, не знали же, что у нас уже есть старший сын, а он пояснял – сначала, мол, надо родить няньку, а потом ляльку.

–Но врачи-то не могли не понять, что перед ними уже рожавшая женщина?

–Врачам приходилось говорить, что первый ребенок умер. Представляете, он живой, в Москве, а я такие слова произношу?!

–Родившийся Андрей внес сложности в работу мамы и папы?

–Наоборот – он помогал нам! Кто молодую маму станет подозревать? А я одной рукой соску поправляю, второй в тайнике шурую. Или ботиночки завязываю, а на самом деле что-то закладываю.

Нам пришлось оставить Андрея в СССР, когда ему было четыре года. Он прилетел абсолютным иностранцем. Самолет приземлился в Шереметьево, а он сидит и не хочет подниматься с места, смотрит в иллюминатор в шоке: «Мами, мами, сноу, сноу». Он раньше никогда не видел снега – даже в холодильнике, только в сказках про него читали…

Дома стал капризничать: «Дай бананы», я говорю: «Нет бананов». «Дай кока-колу». – «Нет кока-колы». Ну, ладно, так уж и быть, давай пепси-колу (он ее не любил, всегда отличал от кока-колы). Я говорю: нету ничего! А он мне: «Зачем мы тогда сюда приехали?!» Отвечаю: «Мы приехали домой». – «Нет, мы приехали к старшему брату!» Ну и как ему объяснить? Как объяснить, что раньше он жил на 45-м этаже дома, в котором на 35-м был бассейн, на 7-м гараж с папиной машиной – а теперь всего этого нет? Трагедия многих разведчиков-нелегалов заключается в том, что их дети вырастают иностранцами, некоторые даже отказываются возвращаться домой с родителями, говорят, вы русские – вы и возвращайтесь, а мы остаемся.

Мы ведь, находясь в командировке, должны воспитывать детей так, как это делают жители этой страны, не можем же их по-советски растить…

Андрей не говорил по-русски. Даже когда мы вернулись насовсем, нас все за иностранцев принимали. Идем по своему Теплому Стану, разговариваем на иностранном языке – и нам очередь в магазине уступают…

А мальчишки во дворе отказывались играть с Андреем. Зимой на санках что-то написали ему. В войнушку не брали играть, говорили, что он американский шпион, а он не понимал. Я, может, неправильно сделала, но перевела все это сыну. И он стал отказываться говорить на иностранных языках.  Потребовал купить ему русский алфавит, учил прилежно. Поначалу смешно выходило, говорил «гив мне руку», а потом пошло-поехало…

–Сыновья не держат на вас обиды за неполноценное детство?

–Они никогда не говорили об этом. Может, внутри обида и осталась. Помню, Юра уже взрослый был, в институте учился, я его спросила: «Скажи, сынок, может, тебе чего-то не хватало?» Он ответил: «Мне всего хватало – мне вас не хватало…»

Предательство

Коллега-перебежчик – страшный сон для любого разведчика. И этот сон, увы, стал для Нуйкиных явью. Их плодотворная работа за рубежом прервалась из-за предательства Олега Гордиевского. Бывший резидент КГБ в Копенгагене, готовящийся к резидентуре в Лондоне, Гордиевский отлично знал Нуйкиных и сдал их при первой возможности.

–Он учился с Виталием в 101-й школе. А потом – только представьте! – готовил документы моего мужа, и тот по ним работал! Слава Богу, мои не готовил, но, конечно, понимал, что я мужу помогаю. Гордиевский приходил к нам домой, в квартиру на Теплом Стане, преподавал мужу несколько датских слов и выражений, я его кофе с коньяком угощала… А перед своим  отъездом в Лондон он пришел к Юрию Ивановичу Дроздову (начальник Управления нелегальной разведки Первого Главного управления КГБ СССР. – Прим. ред.)  и спросил именно о нас – где мы находимся. Юрий Иванович ответил: «Не волнуйся, от тебя недалеко». Это нас и спасло. 12 лет нас разыскивали в Европе, а мы находились в Юго-Восточной Азии.

–Какие чувства вы испытываете к предателям?

–Презрение. Но и жалость. Они же боятся открыто ходить по улицам. Таких людей и там не любят и стараются не общаться, потому что если ты один раз предал, предашь еще. Гордиевский, говорят, носит парик, усы – тени своей боится, он сам себя наказал…

Однажды я ехала в машине с одним человеком, который вез меня к паре нелегалов. Обсуждали ситуацию с предательством. Я тому человеку говорю: «Если бы встретила Гордиевского, глаза ему выцарапала бы». И прям пальцы в глаза тому сую… А через некоторое время выяснилось, что и он предатель – Александр Потеев.

–И что, действительно смогли бы глаза выцарапать?

–Смогла бы! Я отчаянная. Во дворе, защищая брата, которого дразнили безотцовщиной, всех мальчишек колотила. Садилась на лошадь – и вперед…

«А вот это провал!»

В работе разведчиков мелочей не бывает, многие из наших героев признавались, как поначалу сами себя выдавали в незначительных бытовых ситуациях, да никто на их промахи внимания не обращал. Прошу Людмилу Ивановну вспомнить случаи из ее жизни. Нуйкина смеется – курьезы в их серьезной работе с мужем случались.

–У father поначалу в речи прорывалось русское слово «да». А у меня и вовсе был страшный случай. Я была в обкатке, ехала в поезде из одной соцстраны, накучерявилась, сижу на верхней полке… Страны близко друг к другу находятся, пограничники то и дело входят-выходят. И вот очередная граница, входят люди в форме, а я им по-русски: «Как, опять?!»  Сказала и от ужаса обмерла, покраснела, забилась в угол, но никто на мой провал внимания не обратил.

Был еще комичный случай. Приехала Людмила Ивановна в европейскую страну, пошла в магазин одежду покупать, а продавщица, помогавшая в кабинке, сразу определила в ней советскую женщину – по бюстгальтеру: в СССР эта часть нижнего белья застегивалась на пуговички, а в Европе уже шили лифчики на крючочках.

Или вот еще история. Отправляя Нуйкиных в статусе жениха и невесты за рубеж, Центр не учел нюанса – это в СССР не в ходу были гражданские браки, а за рубежом они давно стали нормой жизни.

–Служба нам сказала: пока вы не женаты, поселитесь в разных номерах в гостинице. Это была грубейшая ошибка, именно этим мы привлекли к себе внимание. Потому что на Западе такое расточительство выглядело крайне странно, мужу говорили: ты что, дурак деньги за два номера платить?!

Еще вспоминаю забавный эпизод: с самого начала командировки я глупость сделала – пошли с мужем в магазин, а тогда в СССР были трудности с туалетной бумагой. Ну, я увидела ее – и загрузила целую тележку. Муж подошел и тихо сказал: «Что ты делаешь? Выложи немедленно…»

–Вам наверняка приходилось покупать и определенные продукты, контролировать свои пищевые привычки, чтобы не вызывать подозрений?

–Конечно, мы ели то, что было принято в данной стране. Но если совсем уж тоска по родине заедала, готовила немного борща или штук 20 – 30 пельменей – и мы быстро все съедали. О том, что запахи могут нас выдать, не переживали – под нашей квартирой располагалась китайская кухня, чеснок и лук все ароматы перебивали.

Однажды, когда father был в командировке, я приняла информацию о том, что ему присвоили очередное звание. Отдавая дань советской традиции, налила две рюмки, чокнулась, выпила одну и быстро все убрала.

–А некурьезные угрозы происходили?

–Был случай на боевой работе. Пошли с мужем на встречу с нашим человеком с полными сумками важной информации. Если бы нас с ними взяли – неминуемая тюрьма. Человек должен был нас опознать по фото, сказать пароль, мы-то его никогда раньше не видели. Приходим – никого нет. Ну, мы развернулись и пошли домой. И тут вижу, что по дороге бежит мужчина невысокого росточка, пухленький. Обращается к мужу: «Дай закурить», Виталий в ответ: «Я не курю», тот идет дальше, бурчит что-то себе под нос, потом хватает меня за руку и говорит по-русски: «Ну, ребята, подождите, я пароль забыл!» Я вырываться. И тут этот человек, видимо собрав всю волю в кулак, напрягся и вспомнил пароль. В общем, все закончилось хорошо. Он извинялся потом, но что мы пережили…

Еще была неприятная ситуация. Пришли в гости к знакомой молодой паре американцев. Квартира большая, картины повсюду висят… Хозяева оставляют нас вдвоем, говорят, что им надо переодеться. И тут я замечаю оставленную на столе книгу на русском языке – «Анна Каренина» Толстого. Еле слышно говорю father об этом, а он так же тихо: «Смотрим картины…» Очевидно, хозяева подглядывали за нами, а может, и писали на камеру. Вернулись и весь вечер задавали нам вопросы, по которым окончательно стало ясно –  разведчики. Методы-то у нас всех одинаковые…

А однажды к мужу, работавшему по легенде, в аэропорту подбежал человек, с которым он учился в МГИМО: «О, Виталий, ты что, меня не узнаешь?!» Муж по-французски: «Вы обознались», а тот не успокаивается, пришлось пригрозить полицией. Так тот от возмущения потом пришел в наше посольство жаловаться на зазнавшегося сокурсника.

Самый же неприятный случай произошел под конец командировки, когда нас уже повсюду искали. Позвонили в дверь, открываю – охранник нашего дома и трое неизвестных. В коридоре в круг меня берут, чтобы я не вышла. Несут какую-то чушь про горшки с цветами, а один прорывается в комнату. Я сразу поняла – пришли ставить жучок. Вечером показала его мужу, он говорит: не трогай.

–Вы даже дома не имели права разговаривать на русском?

–Мы забывали русский, как только садились в машину из Москвы в аэропорт. У меня вообще с родным языком своеобразные отношения. Я делала его своим врагом, забывала его и ни разу не выдала себя, кроме того раннего эпизода в обкатке. Более того, у меня была обратная проблема – когда возвращалась в СССР, с трудом вспоминала русский.

–А как же знаменитая история из «Семнадцати мгновений весны», что рожающие женщины кричат слово «мама» на родном языке?

–Никогда не понимала, зачем кричать при родах. Может, оттого, что сама столько родов приняла… Я оба раза рожала молча.

Наша героиня скромно умалчивает еще об одной страшной экстремальной ситуации, в которой проявилось ее невероятное мужество и самообладание. Людмила Ивановна почти умирала на операционном столе, теряла сознание и литры крови – но ничем себя не выдала.

–У меня была в гостях мать нашего соседа-ирландца, он попросил, чтобы я ей показала город, мы погуляли, вернулись домой попить кофе.  И вдруг у меня приступ, побледнела, но виду не подаю – неудобно, гостья же дома. Она все поняла, ушла, я приняла таблетку, легла. Прошли сутки, улучшение не наступает, ночью пошла в туалет – и рухнула. Помню только, что Виталий принес меня на руках и положил в зале. Открываю глаза, а передо мной монашка вся в черном. Ну, думаю, я уже на том свете. Оказалось, в больнице – внематочная беременность, большая потеря крови, операция… Father сдал свою порцию крови, но 400 мл мало, надо еще, а в больнице не дают. Не зная, что делать, он поделился своей бедой с соседом-ирландцем. И тот говорит, ты же член клуба (а за границей, чтобы что-то из себя представлять, обязательно надо состоять в каком-то клубе), едем туда. Приезжают, ирландец говорит: «Нашей европейской женщине срочно нужна кровь». Мужчины срываются, рассаживаются по трем машинам и едут в больницу… 15 человек сдали кровь в копилку больницы – и тут же кровь нашлась и для меня, а до этого говорили «ешьте шоколад»…

–Вы не боялись умереть на чужбине?

–Боялась. Говорила мужу: если что-то со мной случится, ты меня тут не оставляй, сожги и привези домой. Знаете, сколько наших разведчиков умирают под чужими именами, на их могилы никто не ходит… Помню, как все эти мысли накатили на меня на похоронах Кима Филби, и я заплакала, хотя мы не были с ним знакомы.

Back in USSR

Возвращаться домой после многих лет напряженной работы, связанной со смертельным риском, любому разведчику, безусловно, радостно. Но трудности адаптации тоже никто не отменял. Людмила Ивановна сначала долго входила в русский язык, потом привыкала к своему настоящему имени.

–Однажды пришла в сберкассу, девушка меня спрашивает: «Ваша фамилия?», а я вспомнить не могу! Мне было так стыдно. Но девушка, кажется, испугалась больше – она подумала, что у меня что-то с головой, и принялась успокаивать.

По возвращении на родину я осознала, что очень отличаюсь от советских женщин. Это сейчас в России женщины раскрепощенные, а раньше большинство жили в тени своих мужей. Однажды я даже на партийном собрании выдала, что самая угнетенная женщина в мире – русская. О, что тут поднялось! Если бы я была простая, меня, наверное, и привлекли бы, а так просто сказали: чтобы больше никогда не рассуждала на эти темы…

Я свободная была. Привыкла к тому, что на Западе в публичных местах ходили специальные люди с баночками, собирали деньги на всякие нужды. И вот я уже работаю в конторе в Москве и узнаю, что у моей коллеги муж погиб в Афганистане, а его родителей надо отправить отдыхать, но денег у женщины не хватает. Я беру большой конверт и иду по кабинетам. Никого не знала, плохо говорила по-русски, вошла в какую-то комнату, там длинный стол, много народу, идет совещание, мне говорят, что я вообще пришла не в свой отдел. А я отвечаю: «Какая разница – КГБ же…» И все положили деньги в конверт как миленькие.

Собирала деньги и для детей-сирот. Поставила пятилитровую банку возле столовой, мне ребята запаяли крышку, сделали в ней небольшую дырочку, и наполнялась моя баночка. Секретарь  в панике звонит начальству: «Тут какая-то Нуйкина деньги собирает», но руководство уже было наслышано о моих выходках.

Я не знала служебной иерархии, не понимала, кто кому подчиняется, – сразу шла к шефу, который все решает. Так привыкла на нелегальной работе. Кто-то записывался, ждал – а я сразу в кабинет. Смелая была.

Заметила, что моя отвага особенно проявлялась в моменты напряжения. Помню, как-то за рубежом шли мы на «моменталку», нужно было кое-что передать. Идем с мужем по улице, вдруг вижу: в телефонной будке жандарм. Зачем он там? Может, только делает вид, что разговаривает, а сам за нами следит? А у меня полная сумка материалов, и обратно я их не потащу… Вместо того чтобы напрячься, начинаю обнимать и целовать мужа. Так и доходим до нужного места, быстро делаем свое дело и дальше, так же обнимаясь и целуясь, бредем – вот что значит раскрепощенные!

Знаете, наших людей за рубежом всегда было видно издалека. Зажатые, скованные, видимо, советская обстановка их действительно придавливала. Они раскрепощались, только когда их было много. Кстати, мы с мужем так порой тосковали по родине, по языку, что приезжали в аэропорт – посмотреть на рейс с советскими людьми, послушать этот родной русский мат…

Эпилог

–Людмила Ивановна, столько напряжения было в вашей жизни, столько нервов, лишений… Вы сформулировали для себя – ради чего?

–Когда мы по возвращении в СССР сталкивались с некоторыми несправедливостями, когда нас незаслуженно обижали, думала: «Господи ты Боже мой, ради чего я оставила двоих детей, ради чего они выросли без материнской ласки?!» Но Виталий всегда меня одергивал: плохие люди есть везде. Окидывая мысленным взором пережитое, я и сама иной раз не верю: неужели весь этот путь прошла простая деревенская девчонка? И понимаю: я все делала ради мужа, мне с ним очень повезло. Об одном жалею: слишком рано он ушел из жизни, в 1998 году, – сердце.

Помню, как покупали книжки на французском и английском, как мечтали, что будем читать их на пенсии. Теперь читаю одна… Но есть продолжение – наши сыновья, которые состоялись в жизни,  две внучки и два внука – 37, 16, 15 и 9 лет, все красавцы. Виталий только старшую внучку застал. Как бы он сейчас радовался!

О чем мечтаю? Погулять на свадьбе внуков хочется…

Беседовала Илона Егиазарова.