"ПО ПЯТНИЦАМ МЕНЯ ВОДИЛИ НА КАЗНИ..."

Николай ДОЛГОПОЛОВ. 

СЕГОДНЯ, В ДЕНЬ 85-ЛЕТИЯ РОССИЙСКОЙ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ, МЫ ОТКРЫВАЕМ ИМЯ НЕЛЕГАЛА- СУПЕРРАЗВЕДЧИКА, ГЕРОЯ РОССИИ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА КОЗЛОВА 

Впервые я увидел его 19 июля 2003 года в штаб-квартире СВР в Ясенево, где отмечали 100-летие легенды российской разведки Вильяма Фишера, больше известного под именем Рудольфа Абеля. Этот невысокий, кряжистый человек со звездочкой был абсолютно своим среди небольшой группы разведчиков-нелегалов, о подвигах которых в последние годы рассказывала наша газета. Просьба рассекретить неизвестного Героя рассматривалась больше двух лет. И, спасибо руководству СВР, "добро" после колебаний и многочисленных согласований было все-таки получено. Мы проговорили несколько часов, но пока, в ближайшие лет 50, поведать читателю позволено лишь о малой толике им совершенного. 

 — Я, Алексей Михайлович Козлов, полковник СВР, и расскажу вам о себе, называя свое настоящее имя. Два года я сидел в тюрьме в ЮАР. Причина моего ареста — предательство. Вышел из южноафриканской тюрьмы в 1982-м. Хотя, как "вышел", — меня обменяли, и после этого я четыре года проработал здесь, в Центре. Но потом здорово загрустил. Позвонил Юрию Ивановичу Дроздову (тогдашнему начальнику Управления нелегальной разведки — Н.Д.) и сказал, что больше я так не могу. Дроздов спросил меня: "А как ты себе в конце концов это представляешь? Ты всем известен, и как можно тебя снова куда-то посылать?" Затем немножко поразмышлял: "Знаешь, ты же нигде не числишься в розыске, потому что нам тебя отдали. И потом какой дурак подумает, что человек, только что вынув голову из петли, опять собирается ее туда сунуть. Давай езжай". 

 — И вы поехали? Но куда? 

 — Дали мне в зубы паспорт, тоже западный. У меня раньше был немецкий, а в этот раз получил документ другой европейской страны. И после этого я еще десять лет работал вдали от дома. Начал ездить. А куда? Вот тут я вам, ребята, ни хрена не скажу. 

 — Ну а где родились, как пришли в разведку? 

 — Родился в 1934 году в селе Опарино под Вологдой. Меня забрала к себе в Вологду бабушка. В школу поступил в 1943 году. Закончил ее с серебряной медалью и в 1953-м поступил в Московский институт международных отношений. 

 — Как вам такое удалось? По блату? 

 — Какой блат! Я приехал из Вологды с деревянным чемоданчиком с висячим замком. В Москве до того ни разу не был. Я все сдал на "отлично". А в 1959-м меня вызвали на Лубянку. Предложили стать разведчиком-нелегалом. 

Язык немецкий был у меня нормальный. В Германию меня направили проездом, всего-то на три недели. Потом была Дания. Каждый разведчик-нелегал должен иметь профессию прикрытия. У нас в Москве такие профессии прикрытия давали: слесарь по ремонту автомашин, мастер по починке холодильников или телевизоров и т.п. А меня сделали техническим чертежником. Эту профессию я ненавидел, — по складу я гуманитарий. Но пришлось согласиться. И когда в конце октября 1962 года я приехал в Копенгаген, то пришел в один технический институт, где готовили чертежников. В общем, стал чертежником с датским дипломом. 

 — А какая у вас была национальность и какой паспорт? 

 — Немец был я. Паспорт — западногерманский. Из Центра мне было предложено совершить обкатку по нескольким странам, поскольку паспорт-то был липовый. Выбрали Ливан. Потом по заданию Центра выехал в Алжир, причем не заезжая в Европу, и устроился на длительное оседание уже там. В Алжир ко мне приехала жена. 

 — А как вы сумели объяснить местным ее приезд? 

 — С ней мы поженились в Москве перед самым моим выездом. В Союзе она находилась на подготовке. А когда приехала, мы нашли для нее соответствующую легенду. У меня были знакомые французы. Кто-то из них уехал, кто-то умер. Зато у нас был адрес, по которому жена якобы могла в свое время жить. Приехала она, конечно же, как немка, а французский выучила уже в Алжире. И в этой стране мне повезло: прошло два года после получения страной независимости, и алжирцы стали уничтожать всю документацию на всех иностранцев, которые жили там до этого. Потом мне было очень легко говорить в других государствах, что я 20 лет прожил в Алжире, где зарабатывал много денег. Так я легендировал свои средства на будущее.

А жена забеременела, и нам было предложено выехать в Западную Германию и там уже окончательно завершить свой документальный вариант с женитьбой. Ведь паспорта у нас обоих были липовые. Сначала мы заехали в Тунис, затем в Голландию, потом во Францию, после этого я поехал в Штутгарт, а жену оставил на границе во французском Страсбурге. 

 — Почему вы въехали в ФРГ в одиночестве? 

 — Не мог я ее взять, не знал, как у меня повернутся дела. Жена беременная, и черт его знает, что со мною будет. В Штутгарте устроился чернорабочим в химчистку: только туда и взяли. Был тогда в этом городе довольно свободный режим. Поэтому мы без труда получили внутренние удостоверения личности и официально поженились. У нас родились сын, потом дочь — все это в течение двух лет, а разница в возрасте у моих двух детей всего 11 месяцев. Так что времени мы не теряли. После рождения детей мы получили вместо наших прежних внутренних удостоверений настоящие западногерманские паспорта и с великим сожалением спалили в печке паспорта липовые. 

 — Почему с сожалением? 

 — Потому что уж очень они были хорошие. Но настоящие все равно лучше. После этого нас вызвали обратно в Россию. Дома провели мы пару месяцев и дали мне задание выехать на длительное оседание в одну из стран Бенилюкса. Поселился я в столице. Устроился на работу в химчистку гостиницы "Хилтон", нашел квартиру, и ко мне приехала жена с двумя детьми. 

 — А дети не догадывались, из какой они страны? 

 — Нет. Сын пошел в детский сад, дочь мы устроили в ясли. Между собой они говорили только по-французски, а с нами — только на немецком. 

 — Русского не знали? 

 — Откуда же? 

 — А два месяца в России? 

 — Не давали им русский язык выучить. Не знали они его совсем. А жена моя устроилась в столице преподавателем немецкого языка в школу, которая была аккредитована при НАТО, там учились дети натовских сотрудников. Я же стал генеральным директором одной крупной химчистки. 

 — Бенилюкс, НАТО — наверняка вы добывали сведения об этом военном блоке? 

 — Конкретно могу сказать лишь одно: шла оперативная информация. Я бы сказал так: даже работая в химчистке, можно добывать актуальную информацию. 

 — У вас были свои агенты? 

 — Нет, агентуры у меня не было. Я там был один. Но в 1970 году моя жена тяжело заболела, и пришлось возвращаться на Родину. Потом моя жена умерла. А мне было предложено работать одному по кризисным точкам. 

 — Что это такое? 

 — Это в основном в тех странах, с которыми мы не имели дипломатических отношений и где возникали кризисные ситуации. А обосновался я на жительство в Италии. У меня установились хорошие связи с фирмами, которые выпускали материалы для химчистки — химикаты, машины... И они предложили мне быть их представителем во всех странах мира, кроме самой Италии. Меня это устраивало. Я был прописан в Риме, но бывал там по два-три месяца. Разъезжать приходилось по разным странам: Египет, Иордания, Израиль, Кувейт, Ливан, — там было вообще полно огня. Затем Саудовская Аравия и много еще чего. Иран, к примеру. Португалия, где был тогда фашистский режим. Еще несколько государств, названия которых предпочитаю хранить при себе. У меня было очень много связей. Родственники министров в Ливане, офицеры израильской армии и их политики. Была масса друзей в Иране и среди полиции. А Иран нас очень интересовал. Некоторые политические деятели в том же Египте. Удалось получить многое. Наградили меня орденом Красной Звезды. 

 — Как вы переправляли информацию на Родину? 

 — Как-как? В основном я передавал через тайники. А самую жгучую информацию отправлял в письмах в тайнописи на определенные адреса. 

 — Радио у вас было? 

 — Обычный радиоприемник. И раз в неделю слушал сообщения из Центра. 

 — И все это время один? 

 — Естественно. Но у меня была масса друзей среди арабов и евреев. А как же без людей? Причем это были настоящие друзья, которые не знали, кто я такой, но доверяли мне, а я — им. 

 — А в посольства советские вы не заходили? 

 — Никогда в жизни не был. Нельзя. Ни в коем случае. Зачем? 

 — Неужели не стремились хоть изредка поговорить с кем-нибудь по-русски? 

 —Если бы я к этому стремился, меня надо было бы гнать со службы, только и всего. 

 — Но с кем-то из соотечественников вы встречались? 

 — У нас очень редко бывали личные встречи. Например, в Италии, я там был десять лет прописан, всего две. Приезжали из Центра. Были личные встречи только тогда, когда я выезжал в какую-то другую нейтральную страну. А в государствах со сложной оперативной обстановкой — никаких. Бывало, ну раз в два года — я приезжал в отпуск. Жена у меня тяжело болела и попала в больницу. Дети жили в интернате. И я в отпуске проводил все время с ними. Иногда приходила из больницы жена... А так — никаких встреч. Как раз под Новый год нужно мне было возвращаться на Родину. Прилетел я из Тегерана в Копенгаген, встречаюсь с резидентом. Обменялись мы паспортами. Я дал ему свой железный паспорт, а от него получил другой. Резидент поздравляет меня с Новым годом и с награждением "Знаком почетного чекиста". И добавляет: поздравляет тебя еще один общий знакомый, Олег Гордиевский. Это я к тому, что нельзя нелегалу, если нет на то крайней необходимости, общаться со своими коллегами из резидентуры. 

 — Но кто обеспечивал вас деньгами? 

 — Центр, естественно. Приходилось много ездить. В 1977-м мне впервые было приказано выехать в ЮАР — тогда страну чистого апартеида. Разведку интересовали ее тайные связи с Западом. Побывал в Намибии — колонии ЮАР. Там уран добывался обогащенный уже на 80 процентов. И весь этот уран шел в Америку. А ведь официально США, Англия и другие западные страны к тому времени объявили ЮАР экономический бойкот. В 1978-м я сам предложил совершить поездку по приграничным прифронтовым государствам — Замбия, Ботсвана, Малави... 

 — Алексей Михайлович, а что еще нас интересовало в ЮАР? 

 — Есть там все-таки атомная бомба или нет. Потому что в 1978 году была зафиксирована похожая на атомный взрыв вспышка в южном полушарии неподалеку от Кейптауна. Это заинтересовало и нас, и американцев. Почему я Малави включил в свою поездку — это было единственное африканское государство, которое установило с ЮАР дипотношения. И приехал я туда в город Блантайр. А все белые, жившие в этих государствах, очень быстро между собой сходились. Раз ты белый, да еще немец, только что приехавший из Германии, — этому можно рассказать абсолютно все. 

Мы сидели и разговорились про атомную бомбу. И вдруг одна пожилая женщина открывает глаза: подождите, мы же в декабре 1976 года обмывали ее изготовление шампанским. А дело в том, что у них есть атомная научно-исследовательская лаборатория Пелендаба. Существовали и у американцев, и у нас подозрения, что они создают там атомную бомбу. И я тут же, моментально сообщил в Центр о разговоре. 

 — Потом ваше сообщение нашло подтверждение? 

 — Нашло. 

 — Алексей Михайлович, все шло так успешно, и вдруг... 

 — В 80-м году меня вдруг опять послали в ЮАР. Прилетел я туда. Съездил в Намибию. И вот в Виндлуке, столице Намибии, я заметил за собой наружное наблюдение. 

 — С чего это? В первый раз за все время? 

 — Да. Первый раз за все время. Но деться уже было некуда. Куда мне было ехать из Намибии? Я никуда не мог вылететь, только в ЮАР. Прилетаю в Йоханнесбург, самолет приземляется, а я смотрю — черная машина направляется к нашему самолету. Подъехали к трапу. Предъявили мне документ юаровской контрразведки, надели на меня наручники, отвели в аэропорт, в специальную комнату, заставили раздеться до трусов. И затем притащили мои вещи, одели и повезли в Преторию. И месяц после этого я был во внутренней тюрьме в полиции безопасности, это контрразведка ЮАР. 

Допросы — день и ночь. В первую неделю мне спать не давали ни секунды. Я засыпал прямо стоя, иногда даже падал. И скажу я вам, у моего следователя в кабинете висел прекраснейший портрет Гитлера. А сам он был поклонник Эрнста Кальтебруннера. Полковник Глой был настоящий нацист. Он меня и допрашивал. Допросы велись в основном в подвале. В общем, было хреново. 

 — Вас пытали? 

 — А куда от этого денешься? Но прошла неделя, и вдруг мне решили дать выспаться. Но как выспаться: я спал в своей камере, и всю неделю она будто бы наполнялась звуками человеческих голосов. Как будто бы кого-то пытали рядом со мной. Люди орали, скрежетали зубами, плакали, словно их избивали. И все эта какофония — с помощью магнитофона. Через каждые полчаса ко мне заходила охрана. Я должен был вставать перед ними. 

Однажды я пришел на допрос. Сидят два человека. Один из ведомства по охране конституции Западной Германии, другой из службы разведки Западной Германии - БНД. 

 — А вас допрашивали на немецком или на английском? 

 — На английском. Достали мой радиоприемник. Достали блокнот, в котором были копировальные листы. И дают они мне фото жены, а потом мою фотографию. Перевернул эту фотографию и там вижу "А.М.Козлов". После этого я не стал говорить, что не верблюд. Сказал: да, я советский офицер, разведчик и все. И больше я ни черта не сказал за все два года, что бы они там ни пытались со мной делать. Это, между прочим, установлено абсолютно точно. 

Я мог бы многое рассказать вам, как шесть месяцев просидел в камере смертников в тюрьме Претории, как по пятницам в пять утра меня водили на казни: виселица находилась на втором этаже. Потом люк опускался, человек падал. А внизу стоял величайший мерзавец доктор Мальхеба, который делал последний укол в сердце повешенному, чтобы тот окончательно умер. Потом его выносили. Однажды этот доктор осматривал и меня. Самое интересное, что и в тюрьме тоже был апартеид: тюрьма для черных, тюрьма для белых. Только вешали вместе и черных, и белых. 

У меня не было никаких прогулок. Камера — три шага на четыре. Параша, кровать и стол. Стула даже не было. На стенах гвоздем нацарапаны последние слова тех, кто там сидел и кого вешали еще до меня. Много чего было написано, и я читал все это творчество. Завтрак в 5.30 утра: кружка жидкости, то ли кофе, то ли чай. Приносили два куска хлеба и миску каши. Обед — в 11 часов и ужин в 3 часа дня. 4 куска хлеба, кусочек маргарина, джема и тарелка супа. Ел в 3 часа, а свет выключали только в 22 часа. У меня аж видения начались. Все время я вспоминал почему-то не про семгу и не про икру, а про отварную картошечку с паром, про помидорчики, про огурчики. Когда меня освобождали и взвесили, то у меня было 59 килограммов или 58. А попал я-то с весом где-то под 90. Никаких газет, радио — ничего. Все два года я не знал, что вообще творится в мире. Прогулок не было. 

Самым страшным было для меня то, что Центр не знал, где я. Оказывается, они еще потом три месяца давали мне радиограммы. Не знали, куда я делся. Пропал и все. 

 — А в чем они вас конкретно обвиняли? 

 — Обвинения не предъявили никакого, мне сказали, что я посажен по закону о терроризме, статья девятая. А это означало, что мне не обязаны сообщать, почему я арестован. Я не имею права на адвоката, не имею права иметь общение ни с внешним миром, ни с семьей. 

И вот наконец 1 декабря 1981 года, через 6 месяцев после ареста, пришел ко мне начальник тюрьмы и заявил, что премьер-министр Бота официально объявил по телевидению и по радио, что я нахожусь под арестом. Я просидел до мая 1982 года, когда ко мне пришел начальник тюрьмы, принес костюм, а до этого сняли с меня мерку, я сначала не мог понять для чего. И сказал: тебя обменивают. А мой следователь полковник Глой крепко пожал мне руку и сказал: ты извини за все то, что с тобой здесь произошло, мы просто не знали, с кем мы имеем дело, а сейчас видим, что ты нормальный мужик и настоящий парень. Пожал мне руку и там оказался значок. Я разглядел его уже в самолете: это был значок полиции безопасности ЮАР с правом ареста. Значок потом подарил Владимиру Ивановичу Завершинскому (первый заместитель директора СВР. — Н.Д.) на его 50-летие и написал "настоящему мужику и нормальному парню". 

А когда они передали меня сотрудникам разведки, те меня сначала повезли на огромнейшую скалу. Говорят, вот здесь мы тебя и расстреляем, давай, становись вон там. Ну я постоял. Потом взяли меня за шиворот, запихали в машину и повезли в аэропорт. Боинг-747 Джамбо, нас летело всего 8 человек. Я и остальная моя охрана. Прилетели мы во Франкфурт-на-Майне. 

Посадили меня в вертолет. И еще 300 километров мы летели и приземлились около КПП Херлесхаузен, где и проводился обмен. Сначала привезли тех людей, на которых меня обменяли. 11 человек: 10 немцев и офицер армии ЮАР, который попал в плен в Анголе во время рейда южноафриканской армии. В автобусах с этими одиннадцатью были их чемоданы. А мне вообще вещей не отдали. Только маленький кулечек, где кусочек зеленого мыла. Зачем я его взял из тюрьмы, так и не знаю. 

Подвезли меня к какому-то ангару. Смотрю, две фигуры — Виктор Михайлович Нагаев, генерал-майор ныне в отставке, и Борис Алексеевич Соловов, наш начальник отдела безопасности — бывший. Ну расцеловались, конечно. Посадили меня в машину, и поехали мы до Берлина. 

В Берлине мне товарищи стол хороший сделали. Там была и икорочка, и семга. Но я всю отварную картошку смолотил и всю селедку. Мне тогда представитель наш Василий Тимофеевич Шумилов, царство ему небесное, хороший мужик был генерал-лейтенант, сказал: "Ты, Лешка, сожрал у нас весь представительский запас селедки". 

 — Давайте попытаемся ответить читателю на естественный вопрос: почему их спецслужбы на вас вышли? 

 — Ну так я же вам говорил: из-за предательства. С Олегом Гордиевским я вместе учился в институте, в МГИМО. Он был на два курса младше меня. Его брат Василько — на два курса старше. Мы вместе с Олегом Гордиевским были в комитете комсомола. Долгое время никто не мог понять, почему я был арестован. Меня-то ведь выпустили, вернее, обменяли в 82-м году. А Гордиевский-то сбежал в 85-м. А он был исполняющим обязанности резидента в Лондоне. Вот вам и ответ. 

 — И вся та история с паспортом, который вы меняли в Дании, и привет от Гордиевского были неслучайны. 

 — Да меня бы раньше взяли б. Еще на Тайване или после Тайваня в Лиссабоне, или в Мадриде или еще где-то — в Осло. Но трудно было. И взяли в ЮАР. А я, кстати, спросил тех немцев, которые меня допрашивали: слушайте, это вы специально сделали, чтобы меня арестовали здесь, в ЮАР? Они мне прямо ответили: конечно. Тебе было бы хорошо, если бы арестовали где-нибудь в Англии, или в Дании, или в Германии.