...И БОЛЬШЕ ВЕКА ДЛИТСЯ ЖИЗНЬ

Беседу вел Александр БОНДАРЕНКО

Послезавтра, 18 августа, полковнику Борису Игнатьевичу ГУДЗЮ — ветерану органов ОГПУ — НКВД, внешней и военной разведки — исполнится 100 лет. Событий, которые вместила его долгая жизнь, с лихвой хватило бы на несколько жизней. Не только потому, что Борис Игнатьевич входит уже во второй век своего бытия, но и потому, что ему посчастливилось работать с людьми, создававшими систему государственной безопасности нашей страны, и самому активно участвовать в этой работе, оказаться на острие многих исторических событий. Ветеран и сегодня сохраняет ясный ум и прекрасную память. Он изучает и осмысливает дела минувшие, его очень волнует происходящее сегодня...

Впрочем, читатели "Красной звезды" уже знакомы с Б.И. Гудзем — беседа с ним "Мы думали, во всем виноват Ягода..." была опубликована в номерах от 5 и 7 июня с.г.

- Борис Игнатьевич, сегодня вы, без всякого сомнения, являетесь старейшим сотрудником органов госбезопасности. А когда-то вас называли молодым чекистом... Когда это было? Как и почему пришли вы на службу в органы?

 — Закваска такая была... Отец мой с конца 1890-х годов занимался революционной деятельностью. Не однажды арестовывался, в том числе уже будучи женатым, имея детей. Мне было около года, когда мы попали в архангельскую ссылку, так что я могу считать стаж своей революционной работы с 1903 года...

Потом отец был организатором Тульского совета рабочих и крестьянских депутатов, а после Февральской революции — секретарем губернской земской управы в Туле. В его ведении было не только управление делами, но и библиотека, где тайно хранился фонд нелегальной литературы. Когда революция произошла, он уже допустил меня к этому фонду...

- То есть начали вы с освоения теории...

 — Практика тоже была. Вскоре — это были первые дни после Февраля — в Туле появились революционеры из Москвы. В частности, был такой активный человек Сашка Новиков, студент. Он везде вертелся, занимался арестами видных городских деятелей... Как-то возник вопрос: надо арестовать начальника жандармского управления. Как его фамилия? Я говорю: Иэлите фон Вольский и повел Новикова и еще двух людей на квартиру к жандарму... Без ордера пошли, без ничего... Пришли. Новиков объявляет: "Именем революции вы арестованы! Оружие у вас есть?"

Жандарм задрожал, тут же выложил два пистолета. Повели его на сборный пункт, где уже были начальник полиции, губернатор, вице-губернатор, прокурор... Было мне тогда 14 лет.

- И вас увлекла романтика революционного террора?

 — Нет, что вы! Все решила встреча с давнишним знакомым отца — Артуром Христиановичем Артузовым. Он в то время был работником военного контроля...

- Забытое ныне учреждение... Что это такое?

 — Аппарат военного контроля подчинялся наркому Троцкому. Это было подобие царской контрразведки, тем более, что ее сотрудники не разбежались, а перешли туда. Возглавил военный контроль Михаил Сергеевич Кедров. Вместе со своими помощниками он должен был ознакомиться с работой аппарата, его сотрудниками и сделать соответствующее представление наркому: как он себе мыслит дальнейшую деятельность этого органа. Артузов — в суконной черной гимнастерке, в сапогах, маузер сбоку — пригласил меня пойти на работу к нему. Я этим загорелся, хотя уже сдал документы в Горную академию... Но Кедров решил, что мне рановато на это дело идти, надо познакомиться с жизнью, притереться к ней… 

- Пошли в Горную академию?

 — Нет, поступил в военную организацию — комитет по снабжению Западного и Северного фронтов. Это был 1919 год. Я стал красноармейцем, проводником воинских грузов. Мне дали наган, фуражку с красной звездой. Мне было разрешено бесплатно держать связь по телеграфу и железнодорожному телефону, ездить во всех служебных вагонах, в том числе и на паровозе.

Потом меня выдвинули в управление снабжения Западного фронта, дежурным секретарем. Фактически — диспетчером. Следил за доставкой грузов для армии...

- И так до конца гражданской войны?

 — Да, до 1920 года. Успел, кстати, окончить школу военных мотористов, получил диплом — мог на мотоциклах ездить и на автомобилях. Поэтому, поступив в Горную академию, я одновременно работал водителем в одном из хозяйств Москвы...

Вскоре я встретился с Артузовым и уже студентом 2-го курса попал под его руководство во вновь созданный Контрразведывательный отдел. Было это в самом конце1922 года.

- Чем тогда занималась контрразведка?

 — Прежде всего, она должна была обратить внимание на легальные представительства иностранных государств, которые в это время пачками признавали Советскую власть. В Москве было уже около 10 — 15 посольств, в Ленинграде — консульства. Чекистское руководство понимало, что под крышей дипломатических органов существуют скрытые разведывательные резидентуры. Работать с ними нужно было уже не теми методами и средствами, которые применялись в период гражданской войны. Тогда методы были не так уж деликатны, можно сказать — грубоваты... Теперь требовалась, что называется, "снайперская стрельба": установить факты, получить точные данные о конкретном человеке — и только по этим материалам принимать решение, точно определять настоящего виновника или подозреваемого...

Это и была главная причина того, что во главе контрразведки был поставлен очень культурный, развитой, грамотный человек — Артур Христианович Артузов. Насколько помню, "Красная звезда" подробно рассказывала о его судьбе.

- Кстати, Артузов, как руководящий сотрудник ЧК, это, скорее, правило, или исключение?

 — Конечно, не все люди были у нас такого уровня, но во всяком случае около Феликса Эдмундовича Дзержинского был круг очень интеллектуальных, грамотных людей с большим стажем профессиональной подпольной партийной работы. Они прекрасно знали условия политической борьбы, понимали, какие классы, какие конкретно личности из этих классов могут быть замешаны в антисоветской деятельности. Богатый опыт своей революционной работы и борьбы, сведения о возможных противниках и методах их работы они передавали основной массе чекистов, среди которых были солдаты, крестьяне, рабочие...

- А как тогда относились к чекистам в народе?

 — По-разному, в зависимости от социального слоя и положения. Среди интеллигенции в основном неприязненное было отношение. Хотя все мои знакомые воспринимали мою службу в органах совершенно нормально... Кстати, Александр Александрович Якушев, с которого началась операция "Трест", тоже поначалу считал, что чекисты — враги России, разрушившие царский строй. Но его переубедили, напомнив, как Распутина посадили на престол, о других подобных переплетах...

- Вы можете сказать о каких-то конкретных результатах тогдашней контрразведывательной работы?

 — В Центральном партийном архиве, в фонде Дзержинского, я нашел доклад Артузова, начальника контрразведки, который был передан Феликсу Эдмундовичу. Дзержинский докладывал этот материал в Политбюро: 
"КРО... удалось поставить работу так, ч то в настоящее время главные штабы иногосударств снабжаются на 95 процентов материалами, которые разрабатываются контрразведкой, совместно с военным ведомством и Народным комиссариатом иностранных дел. Таким образом, иноштабы имеют о Красной Армии и ее дислокации те сведения, которые желательны нам. Это утверждение основано на доверительных данных. Кроме того, ряд иноразведок, как польская, эстонская, отчасти финская, находятся целиком в наших руках и действуют по нашим указаниям. За период с 1923-1924 год удалось разгромить эстонский шпионаж в Ленинграде, в значительной мере подорвать шпионскую деятельность польского штаба в Белоруссии, сосредоточить в своих руках японскую и финляндскую разведку. Нам удалось получить ряд шифров и кодов, на основании которых большинство телеграфных сношений иногосударств нам известны. И наконец, пресечь в корне и сосредоточить в своих руках сношения ряда монархических организаций, осуществляющих через некоторые иномиссии технические связи. Техническому отделению удалось ряд миссий оборудовать специальными приспособлениями. КРО перлюстрирует периодически ряд дипломатических почт и также всю контрреволюцию отдельных государств, которые работают через иностранные миссии. Кроме того, производится специальная работа в заграничных представительствах..."

- И все это было сделано всего за пять лет работы – с нуля?! 

 — Не только это. В то же самое время, в 1921 году и в 1924 году, были созданы каналы контрразведывательной деятельности по разработке заграничных эмигрантских центров. По одному из них был задержан на нашей территории Савинков, а в 1925 году по такому же каналу — тогда называлось это "легендарной разработкой" — известный английский разведчик Сидней Рейли.

Вот в такой момент мне удалось поступить в органы и учиться у этих работников, набираться уму-разуму.

- В каком подразделении вы начинали службу?

 — В отделении, которое занималось агентурно-оперативной охраной госграницы. Это в полном смысле был мой первый университет. В частности, я участвовал в больших операциях по разгрому контрабандных организаций, а тогда уже попадались люди, которые под видом контрабанды занимались фактически шпионажем. Таким образом, как бы сразу, не проходя никакие школы, я уже на оперативной работе изучил эту деятельность. Здесь я отработал почти год. Затем был переведен в 6-е отделение, которое занималось белогвардейскими, эмигрантскими организациями — савенковцы, петлюровцы, участники РОВСа (Российского общевоинского союза)... По террору одно время работал...

- Борис Игнатьевич, "борьба с террором", с терроризмом — это сегодня очень актуально. Вы можете рассказать об этой работе подробнее?

 — Это было где-то в 1930 году. По линии ИНО — Иностранного отдела, разведки — мы получали из-за границы сводки о предстоящих перебросках обученных, подготовленных в диверсантских школах террористов. По этим материалам вели разработки.

Так случилось, что агент ИНО встретился со своим приятелем-офицером. Разговорились, пошли в ресторан, выпили, как положено... Тот говорит: я прошел курс диверсионной работы и собираюсь отправиться "туда". Как собираешься? Ты же не знаешь тамошней обстановки, сразу провалишься! А у меня, отвечает, сестра в Калуге, преподавательница. Мы к ней придем, немножко оглядимся, потом будем постепенно-постепенно устраиваться...

Сводка приходит ко мне. Фамилия офицера — Потехин, у него сестра в Калуге, якобы учительница. Вот и вся информация, ничего больше. Даю соответствующие директивные указания в Калугу, чтобы искали эту сестру. Если она вышла замуж, то дело плохо. Тогда нужно будет проштудировать всех учителей в городе. Но оказалось, что есть такая Потехина — и отчество совпадает. Она!

Установили за домом этой женщины строжайшее секретное визуальное наблюдение. Хотя и какие-то агентурные подходы, помнится, были. Буквально через две недели появляются два человека... 

- Тут вы их сразу и взяли!

 — Конечно же, нет! Мы хотели узнать, по каким явкам, по каким связям они будут действовать дальше. "Гости" были взяты в кольцо наблюдения.

Кстати, они перешли через "зеленую границу" с какими-то контрабандистами. Это нам был урок, что границу переходят... Потом мы специально изучали этот переход, как это произошло.

Побыли они там две недели, никуда не ходили, осваивались, а затем двинулись в Москву, но сошли с поезда, недоезжая столицы. Мы вели их очень осторожно — группа вела, несколько человек. Передавали друг другу...

Они сняли комнату в одном из дачных поселков, побыли там денька два-три и поехали в Москву. Одеты были довольно-таки сходно с нашей публикой... Они ходили по городу, наблюдали, смотрели, заходили в магазины, в рестораны....

В Москве наблюдение за ними продолжалось в течение недели. "Наружка" однако засекла только один адрес — это оказался профессор, хороший знакомый отца Потехина. Но он понял, что "гости" приехали нелегально, и их не принял — мол, я вас не видел и не звал, я этими делами не занимаюсь...

- Вы также оставили его без внимания?

 — Нет, с профессором потом, конечно, разделались "под орех" — высылка или что-то... Почему он сразу не сообщил? Было ведь широко объявлено, что люди должны быть бдительны, немедленно сообщать о подобных случаях... Даже объявления о том были развешаны! А он хотел скрыть, что к нему приходили люди из-за границы.

Это была очень резкая операция, но продуманная, потому что они были очень сильно вооружены: у каждого — по два пистолета, яды были, ножи и всякая всячина. "Наружка" привела их к этому входу. Даю команду — этих людей внезапно берут за руки, скручивают, заталкивают в машину, на пол, и все четверо оперативников придавливают их своими телами. Я сел с шофером — и на Лубянку. Там уже было все подготовлено, так что мы с ходу влетели в ворота этого здания...

Оружие у них отняли, раздели догола. Голых ведут по лестнице... Представляете их моральное состояние? Стесненность — после этого шока. Они потом объясняли: мол, мы знали, что нас будут пытать, все время чувствовали огромное напряжение... 

- А почему они сразу не попали в те самые "подвалы Лубянки", о которых еще недавно так любила писать наша пресса?

 — Кроме необходимой грубости при задержании, ничего не было! Никто их за горло не брал, пальцем не тронул — не то, чтобы связать, пытать. Тогда у нас совершенно не было этих методов. Мы повели их на 5-й этаж, к начальнику особого отдела. Они стоят — голые. Тем не менее как офицеры, как джентльмены, стоят вытянувшись по струнке. Помощник начальника Николаев достает портсигар. Каждый из них берет папиросу, Николаев зажигает спичку одному, а тот берет у него спичку из рук и ему предлагает... Значит, растерянность уже прошла.

Конечно, они все нам рассказали — как участвовали в гражданской войне, когда эмигрировали, какие претерпели трудности, как устроились в Париже, как были шоферами, как они были завербованы в РОВС — в специальную школу, какие задания после этого получили...

И всей этой операцией руководил я. Видите, какое доверие мне оказывалось?

- А еще операции подобного рода были?

 — Да, конечно... Приходилось заниматься и такими вещами: я, скажем, брал под свою ответственность террориста, который у нас раскрылся, и с этим человеком и тремя помощниками ехал на Белорусский вокзал. Там он высматривал приехавших пассажиров и показывал, кого мог опознать, как курсанта диверсионно-террористической школы.

- Не совсем понятно... 1930-е годы, обстановка в СССР достаточно стабильна, Советская власть крепка. Какой был смысл отправлять к нам террористов? Неужели им там людей не было жалко?

 — Это была отрыжка за "Трест" — террористов посылали, чтобы любой ценой отомстить за "Трест"...

- Вы ведь, кажется, тоже участвовали в этой операции, которая считается хрестоматийной, и вошла в учебники для многих спецслужб мира...

 — Ну меня не вводили в курс дела, а использовали как связника, технического помощника. Я должен был работать с руководителем группы, ведущим эту линию, выполнять его поручения. Например, отправить пакет с деньгами источнику, как потом выяснилось — нашему главному в этой операции агенту Опперпуту, он же Стауниц. Я отвозил незапечатанный конверт по адресу, находил этого человека. Он спрашивал — нужна расписка? Нет, не нужна. На полном доверии все... Конверт он вскрывал при мне, там лежали доллары...

- А к вам-то какое доверие! Ведь главный агент в таком деле ценнее любых долларов... Что-то еще вы делали по линии "Треста"?

 — Да, через некоторое время — когда я вернулся из командировки по разоружению Дагестана, и моей работе дали хорошую оценку, — я был впервые привлечен к зарубежной командировке. Тогда я, разумеется, не знал, что эта поездка также проводилась в рамках операции "Трест". Сказали, это чтобы я посмотрел, как заграница живет, заодно и приоделся там — здесь ведь с одежкой было очень плохо. Дали мне 100 долларов...

- Скажу, что не слишком щедро.

 — Не путайте тогдашние доллары с нынешними! Я тогда пальто себе сшил, два костюма привез, шляпу, кепку, белье, туфли, ботинки — и все на эти сто долларов!

- Но ведь, разумеется, было у вас и оперативное задание...

 — Конечно. Под видом корреспондента я был посажен на советский корабль, идущий по маршруту Одесса — Стамбул — Смирна — Яффа — Порт-Саид — Пирей — Афины — Стамбул. Мне следовало визуально наблюдать полицейский режим в портах, выяснить: где можно убежать с корабля, где — принять на корабль лишнего человека; точно изучить — кого выпускают с нашего корабля, кого записывают, кто вышел в город, проверяют ли их возвращение. И надо было сделать отчет по всем этим пунктам...

- Корреспондентом какого издания вы считались?

 — Никакого. Никто не спрашивал — корреспондент и все. Я выходил, делал какие-то записи. Так и проболтался в качестве корреспондента полтора месяца ...

- Трудно было сойти с корабля незамеченным, или нет?

 — Везде по-разному. Были места, где нас не выпускали ни на шаг. В Порт-Саиде англичане выпустили только капитана, и больше никого. Зато в Стамбуле уйти было очень легко — уходить можно было всем, но по списку. А когда уходила группа человек в 15 — по магазинам, рынкам, туда-сюда — за ними не проследишь. В Смирне — хуже. Потом была Яффа, в Палестине — там англичане не пускали... Картина была такая: где английское колониальное командование — там дело было поставлено хорошо. Капитан, помощник — и больше на берег никому нельзя. Где более-менее самостоятельные — там гораздо меньше порядка...

Все эти данные потом пригодились.

- На этом ваше участие в "Тресте" завершилось окончательно?

 — Опять-таки нет! Я участвовал в "Тресте" уже тогда, когда он провалился, и мы узнали, что генерал Кутепов налаживает массовую посылку буквально экстренно набранных террористов, и что во главе этих террористов был теперь тот самый агент Опперпут.

А ведь он знал очень много! Знал, например, что рядом с домом номер 2 на Лубянке была бывшая гостиница, меблированные комнаты — там тогда существовала улица Малая Лубянка. В доме этом сделали общежитие, и Опперпут иногда приходил туда к тому нашему сотруднику, который сменил меня, выполняя технические поручения. Представляете, какое нарушение было с нашей стороны?! Он же все-таки был агент, не сотрудник. А оказалось — вообще авантюрист...

Опперпут обещал Кутепову, что взорвет ГПУ. Мол, ходы для этого он знает. Это была не шутка, не бравада — взрывчатку заложили, и только случай вышел, что обнаружили это дело. Не то бы рвануло! А зание общежития примыкало ко двору дома номер 2... Конечно, большого ущерба взрыв бы не нанес, но что-то все-таки разрушил бы. Зато моральный ущерб был бы огромный — подорвали такое учреждение!

- А вы лично тогда что делали?

 — Мы знали, что эти террористы приехали, и Опперпут может прийти — как теперь ходят с автоматом, так тогда с пистолетом ходили — туда, где жил Владимир Андреевич Стырне, руководитель группы, занимавшейся "Трестом". А жил он на Кропоткинской, в частном доме, буквально лачуге — две комнаты. Я жил рядом, мог все время находиться неподалеку — это было удобно. Вот и дежурили у него посменно, ждали. Но они не пришли, хотя и могли. Ведь у них была задача — постараться в отместку угробить Артузова и Стырне...

- За счет чего, по вашему мнению, чекистам удалось переиграть в "Тресте" своих очень опытных и умных противников?

 — Прежде всего за счет интеллекта. С нашей стороны работали очень эрудированные люди. Им ведь надо было очень быстро соображать, решать... Вот если взять Дзержинского — хотя он окончил только гимназию, даже не полностью, но он был грамотный и культурный человек — из интеллигентной семьи, воспитанный, что называется, на классической литературе. Профессиональный революционер. Иосиф Станиславович Уншлихт — тоже старый большевик, нелегал. Владимир Андреевич Стырне окончил классическую гимназию, был студентом историко-литературного факультета... Вот такие удивительные люди.

- Разве с той стороны люди были менее подготовленные, менее опытные, эрудированные?

 — Да тоже, пожалуй, не слабее, но с ущербными настроениями. Это, кстати, позволило потом некоторым из них воспринять идеи наши.

Вот, тот же самый Александр Александрович Якушев — он был убежденным монархистом и большим патриотом России. Действительный статский советник, он был до революции чуть ли не директором департамента транспорта в Министерстве торговли. При Советской власти он занялся работой по специальности, не саботировал, проявлял инициативу... В общем, хорошее впечатление производил — и спокойно поехал за границу в командировку. Но ведь черт его дернул взять письмо от одной знакомой женщины, родственник которой — Артамонов, бывший офицер — жил в Ревеле... Якушев захотел с ним познакомиться, узнать, чем дышит белогвардейщина.

- То есть он знал, что это не просто эмигрант, но активный контрреволюционер?

 — Очевидно... Пришел он к Артамонову, тот его принял и стал упрекать за то, что Якушев пошел служить Советской власти "за чечевичную похлебку". А Якушеву совсем не хотелось выглядеть таким пришибленным перед этим белогвардейцем. И он, будучи немного с жилкой авантюризма, решил поразыгрывать из себя человека, который тоже герой...

- Вроде бы говорится, что он был членом подпольной монархической организации?

 — Да нет, фактически никакой организации не было — это писатель Лев Никулин придумал... Ну и говорит Якушев Артамонову — мол, ты-то здесь сидишь, тебе никто не угрожает, а я — там нахожусь! И работаю! Там ведь ГПУ, ВЧК, а у вас кто?! Вам все страны помогают! Мы вон в каких условиях делаем свое дело — а как вы к нам относитесь, как нас принимаете? Поэтому мы не хотим, чтобы вы пришли и свои порядки наводили. Мы — монархисты, мы сами свои порядки наведем!

И такое он произвел впечатление, что Артамонов написал письмо своему другу, молодому князю Ширинскому-Шахматову, отец которого был членом так называемого Высшего монархического совета. Он сообщил, что познакомился с Якушевым — это такой человек, аристократ, он в России остался, он ведет работу, имеет программу, у него есть большие связи, он имеет соображения в случае переворота правительство создать! 

-Неужели этот князь был агентом ГПУ?

 — Нет, агентом ИНО был совсем другой человек. И вот Якушев еще не вернулся из командировки, а письмо это уже пришло к нам. Читаем — вот так Якушев! Оказывается, он двойник: разыгрывает из себя сочувствующего Советской власти, а у самого — целая организация! Решили секретно брать его сразу по возвращении. И с этого началось все дело...

Якушев все честно рассказал Артузову. Тогда Артур Христианович ему и говорит: "Удивительно! Вы, Александр Александрович, проявили себя как авантюрист!" "Да, — вздохнул бывший действительный статский советник, — представьте себе... Ну не хотел я перед этим юношей — моложе меня лет на 20 — выглядеть каким-то жалким перебежчиком на сторону Советской власти. Я хотел казаться не меньшим героем, чем он!"

- В общем, Якушев согласился помочь чекистам?

 — Не сразу. С ним идеологически боролись где-то около полугода — упорно, настойчиво. Якушев познакомился с Дзержинским, с Менжинским, Артузовым, Стырне... Подвергался, как бы сейчас сказали, их влиянию в комплексе. А это были люди умные, культурные, не чуждые литературы, театра, музыки, живописи...

- Сейчас как-то больше стараются говорить о жестокости этих людей...

 — Они и должны были быть жестокими, потому что такая была у них работа, такая перед ними стояла задача, которую иначе нельзя было выполнить — а совсем не потому, что коммунисты непременно должны быть грубыми и жестокими... Недаром Якушева привлекла эта среда, он увидел, что это действительно очень интересные и по-своему симпатичные люди. И потому он перешел на их сторону целиком. Хотя, конечно, не будем забывать, что у него была семья, и он понимал, что может быть серьезно наказан за свою авантюру... Так что в конце концов он согласился с нашим предложением. С этого дело и завязалось.

- Остальные "участники МОЦР" — легендированной чекистами "Монархической организации Центральной России" — тоже вступили в нее добровольно и сознательно?

 — Ну, может быть, были один или два интеллигента, использованных втемную, а потом уже подводили только своих. Генералов нашли своих — и пошло дело. А потом подвели этого авантюриста, Опперпута, который привлекал тем, что он был боевой офицер, к тому же не чужд политики — он был из низов крестьянских и еще до Февральской революции сочувствовал эсерам. Он с Савинковым установил связь по своей инициативе и вынужден был эту связь выдать, рассказать. В общем, его обработали тоже...

Но оказалось, что есть такие авантюристы — двойные. Если Якушев был авантюрист одинарный, то этот — двойной авантюрист.

- То есть раскрыть своевременно его не удалось? Почему, как вы считаете?

 — Представьте себе, что он ведь даже книжку написал, критикующую Савинкова, — за своей подписью, — разоблачающую Савинкова как шпиона! Было написано, что он не только политик, но и работает на разведку. Книжка была издана в Берлине. Казалось бы, Опперпут выдал организацию — людей посадили, серьезные наказания были. Значит, ему на Западе вообще появляться было нельзя... Он здесь женился, ребенка завел... Все это суммировали и решили, что у него чалки обрублены.

А оказывается, этот авантюрист украл ценности у матери своего ребенка, сошелся, завязал роман с племянницей Кутепова... Нам про это не сказал, но мы сами это узнали. Решили, что это делу не помеха. Это даже и неплохо — пусть он с ней путается, нам будет легче. Промашку дали!

- То есть Опперпут подозрений у своих кураторов не вызывал?

 — К сожалению. Хотя была у нас одна женщина — жена школьного товарища Стырне, надежная женщина, интеллигентная, развитая. Ее поставили обслужить — как подпольщицу — племянницу Кутепова. Как бы ангелом-хранителем. Должна была следить, чтобы та глупостей нигде не сделала, не провалилась, помогала ей осваивать среду. Даже стирку помогала ей делать. В общем, прилипла к ней, как друг-охранник. Она говорила Стырне: "Владимир Андреевич, имейте ввиду, что этот ваш Опперпут — это же прожженный циник и нахал. Он вам подгадит когда-нибудь. Он заставил свою жену ноги мыть этой племяннице — разве это не издевательство? Стирать ей штаны, панталоны. Это же негодяй!" В общем, она женским своим чувством решила, что это — прожженный тип. И оказалось права...

Хотя и у Артузова было чувство, что Опперпута за границу посылать не стоило. А тот словно бы это почувствовал, стал выражать недовольство. Мол, Якушев ездит за границу. А я? Но мы под разными — иной раз даже и неумными — предлогами объясняли, что надо, чтобы он здесь оставался, ему надо здесь быть. Сделали из него чуть ли не официального работника.

- К чему это чуть было ни привело, вы уже сказали...

 — Да, распустились мы с ним, так много при нем разговаривали о делах, что он многое знал того, чего ему знать было не надо. И это ему помогало ориентироваться в операции и понимать, что когда кончится это дело, в смысле — "Трест", — все может кончиться для него плохо... Ведь человек, знающий такие секреты, не может быть освобожден запросто, потерян из виду... Ну а остальное вы уже знаете.

- Вы упоминали разоружение Дагестана... Что это была за операция?

 — Это была массовая акция с привлечением огромного количества местных оперативных работников, приехавших из центра, а так же — полевых войск. В Чечне это было сделано в 1925 году, в Дагестане — на следующий год. Разрабатывались определенные планы, вскрывались агентурные материалы, по которым становилось известно, где находятся точки хранения этого оружия.

Были известны люди, у которых, как мы знали, находится оружие... Но сначала была объявлена добровольная сдача оружия — устроены точки сдачи, установлены сроки. Даже самолеты летали, листовки разбрасывали... Но сдавали всякое старое хламье — например, пистолеты пушкинских времен, которые еще оставались для родовой мести. Я сам такое оружие находил. Эта операция проводилась в обхват всей республики.

- А какое отношение имели вы к Дагестану?

 — Я был послан туда в порядке помощи и попал в качестве руководителя "тройки": при мне были председатель исполкома и начальник милиции. Как чекист, я должен был ими руководить. Такие "тройки" везде были рассажены — работник центрального или местного аппарата ГПУ и местные власти. У меня был район — 6 аулов. Центром его был Хунза, укрепление времен Шамиля. Вокруг горы, там деваться некуда... Между прочим, очень тяжело человек переносит горы — давят кругом горы эти.

- Так что же было самым трудным — горы или люди?

 — Конечно, люди. Там ведь случалось и так, что нельзя было даже оставаться с оружием — это означало демонстрировать недоверие. Приходилось снимать, вешать в сторону. И они тоже снимали. Но понимали, что обстановка такая... Приходилось рисковать. В аулы поднимались на лошадях по таким тропкам, что стена — и обрыв. Причем все земляное, не камень, все сыплется... Но ездили. А конфискованное оружие нагружали на осликов, свозили его в центр.

Как я уже сказал, моя работа получила достаточно высокую оценку руководства.

- Борис Игнатьевич, о том, как и почему вы ушли из центрального аппарата ОГПУ, уже говорилось в нашей с вами беседе, озаглавленной "Мы думали, во всем виноват Ягода..." Материалы о вашей работе в Забайкалье, где вы, опираясь на опыт проведения операций "Трест" и "Синдикат-2", сами успешно создавали легендированную организацию, а так же о вашей работе в роли резидента ИНО в Токио, скоро так же увидят свет на страницах "Красной звезды"...

А сегодня, в завершение нашей беседы, мне хочется пожелать вам крепкого здоровье, сил и еще многих лет сотрудничества с "Красной звездой"!