Павел ГРОМУШКИН: Сделать немецкие документы несложно

Виктория АВЕРБУХ

Жизнь этого человека была строго засекречена. Уйдя на пенсию еще в 1979 году, он только сейчас может рассказать некоторые — но далеко не все — истории из своей жизни. Корреспонденту "Известий" Виктории АВЕРБУХ удалось пообщаться с Павлом Громушкиным — сотрудником иностранного управления Службы внешней разведки Российской Федерации.
 — В 1941 году я работал в нашем посольстве в Болгарии. Она была занята немцами, но, учитывая, что наша страна не рвала дипломатических отношений с Болгарией, мы оставались там работать. Хотя к нам очень плохо относились — даже били.
 — Били дипломатов?!
 — Да, это немцы заставляли "своих", профашистски настроенных, болгар. Представляете, я выхожу из посольства, за мной идет болгарин. Задел плечом, толкнул... Одного нашего товарища избили, когда он зашел в кафе недалеко от нашего посольства. Видимо, ему там что-то подсыпали, затолкали в машину, вывезли за пределы Софии и выбросили в канаву. Нам позвонили из полиции: "Это не ваш?" Я пошел к консулу, мы вдвоем съездили, забрали его...
 — Да это же скандал!
 — Что вы, никакого шума мы не поднимали, никаких нот протеста не писали — ничего. Война шла, была очень сложная обстановка, мы даже семьи наши отправили на родину. Но я и в такой ситуации встречался с нашими агентами там. У нас в Болгарии был ценный агент — пока еще нельзя называть его имя. В частности, он сообщил нам информацию, которую мы передали в Центр, и это, возможно, повлияло на принятие решения о переброске войск с Дальнего Востока к столице. Кстати, этот агент передавал информацию только через того, кто его завербовал. Из Москвы специально вызвали Василия Пудина, того самого вербовщика. И мы встречались втроем.
 — Если вы выходили из посольства и за вами тут же шел "хвост", как же вы встречались?
 — Брали количеством (смеется). У них контрразведка бедная, слабая... Вот стоят около нашего посольства пять их машин. Из ворот нашего посольства выезжает тоже пять — болгары тут же за нами разъезжаются. А через какое-то время на шестой выезжает наш работник на встречу. Они выставляют шесть машин, а мы выезжаем на седьмой... Еще в болгарских городах очень узкие улочки. И их контрразведчики, чтобы затруднить нам проезд, ставили посередине улиц железные столбы. Ну, мы по тротуарам "уходили"...
 — Знаю, что вас вызвали в Москву, где вы приняли участие в подготовке операции по забрасыванию нашего знаменитого разведчика Николая Кузнецова на оккупированную Украину.
 — Ну, когда я приехал, его уже готовили. Было решено, что в партизанских отрядах обязательно должны работать наши товарищи. В случае с Кузнецовым была проведена долгая, кропотливая работа. Мы искали для него такую "легенду", чтобы невозможно было в ней усомниться.
После битвы под Москвой наши захватили полковые немецкие документы. Там было дело некоего Пауля Зиберта. Он подходил идеально — не было родных, никто не мог его случайно узнать. Мы использовали настоящий военный билет Зиберта, только вклеили туда фотографию нашего Кузнецова.
 — Вы присутствовали при этом?
 — А как же! У нас был свой фотограф, мы же не в простое фотоателье обратились. Еще мы сделали Кузнецову шоферское и наградное удостоверения — "дали" ему Железный крест. Сделать немецкие документы было несложно. Правда, бумага для их документов использовалась очень хорошая, но у нас она была. Отличие же немецких документов от наших было в том, что они очень педантичные, если можно так сказать. В военном билете записано все — от выдачи портянок до награждения. Причем в каждой графе стоит печать с датой, а там, где должна быть роспись, — печать с указанием звания. Чтобы не "проколоться", мы изучали все трофейные документы — от военного до железнодорожного билета. Например, у военных билетов солдат сухопутных войск обложка была коричневая, у войск СС — серая, со значком SS. Да и форма отличалась: например, окантовка погон у пехотинцев была белой, у саперов — черной, у артиллеристов — красной, у связистов — ядовито-лимонной.
Вообще же немцы в войну навыпускали на оккупированных территориях столько документов, столько бумаг! Но простые пропуска, например, для проезда на городской рынок, подделывали даже наши партизаны в полевых условиях. Там главным было поставить печать. А "полуфабрикаты" документов, сделанные по немецким образцам, посылались им из Центра. А они на месте уже вписывали фамилии.
Немцы, кстати, делали для своих разведчиков советские паспорта. Ну очень грубо! Не тот шрифт, не то расположение, не такие фотографии.
 — Приходилось делать добавления в документах для Кузнецова, когда он уже "был" Зибертом в Ровно?
 — Да нет. Один раз только Центру пришлось его повысить в воинском звании. Когда среди немцев прошел слух, что в убийствах высокопоставленных генералов виноват некий лейтенант, Центр тут же сделал Кузнецова обер-лейтенантом. И вот патруль останавливал всех лейтенантов, а нашего Зиберта не трогал.
Вообще же Николай очень вжился в образ. Он столько для этого работал в Москве, даже был в лагерях немецких военнопленных, чтобы научиться думать, как они, их манере говорить и общаться. Гауляйтер Кох, увидев Кузнецова, обнял его и сказал: "Зиберт, я тебя помню совсем малышом, когда ты по родительскому замку бегал..."
 — А после войны выезжали за границу?
 — Да, почти весь мир объездил — видите, сколько сувениров (показывает на стену, увешанную различными масками из стран Латинской Америки и Африки). Но на разовые задания, недлительные командировки. Например, в Мексике был первый раз три месяца, второй раз приехал на шесть месяцев. В 1979 году я собрался на пенсию. Руководство сказало: "Ты не уходи совсем — работай, пока есть здоровье". И я стал консультантом. Общался с товарищами, помогал собирать материал. И рисовал.
 — Рисовали? Что?
 — Портреты своих друзей и людей, просто мне интересных. Вот, видите, это моя внучка — она актриса, работает в Театре имени Моссовета. А это — копии портретов Фиделя Кастро и Че Гевары, оригиналы я подарил через посольство Кастро. Он мне даже благодарственное письмо прислал. Кстати, еще один портрет Че Гевары был на выставке, да так и не вернулся — украли. Вот Николай Кузнецов, вот вся знаменитая "кембриджская пятерка", вот мой друг, Вилли Фишер, более известный как Абель, вот Филби, вот Бен, вот американцы, супруги Коэн, которые работали с Абелем, — прекрасные, кстати, люди! Вот Андропов, Лев Толстой, точками сделан, кстати, — это особая графика. Три месяца делал. Мне за портреты дали "Заслуженного работника культуры". Вот портрет Путина. Что вы, он мне не позировал, я его с фотографий рисовал. А это еще один наш разведчик — Дмитрий Быстролетов. Он двадцать языков знал.
 — Двадцать?!
 — Да. У него в практике был такой интересный случай — еще до войны. В наше посольство в Италии пришел какой-то молодой человек и предложил купить у него итальянский правительственный шифр. Мы отказались — а вдруг провокация? Сталин узнал об этом, велел найти этого человека, взять шифр. Ну а как его найти? Пришел в посольство и ушел... Помнили только, что он был очень загорелый. И Быстролетов через несколько месяцев поиска нашел-таки его в одном из пивных баров в Швейцарии! Это же уникальный случай! Кроме того, Быстролетов достал ряд шифров других стран. После долгой работы за границей он приехал домой на отдых в 1937 году, его потом собирались перебазировать в другую страну. Был с докладом у Ежова, тот его поцеловал в обе щеки. А через некоторое время — ордер на арест, подписанный уже Берией. Быстролетов 17 лет отсидел, но выжил, работал там врачом.
 — Вас, с вашими уникальными знаниями, наверное, часто зовут на помощь? Все-таки в Москве почти каждый день задерживают преступников с различными фальшивыми документами...
 — Нет, я уж и по состоянию здоровья не могу — мне ведь уже 87 лет. Да мне хватает и своей работы в Ассоциации ветеранов Службы внешней разведки, хочу выпустить серию альбомов работ наших товарищей-художников. И работаю над серией портретов рассекреченных разведчиков, собираюсь сейчас написать книгу о них — не об их работе, а о том, какие они были в быту. Люди-то они очень интересные — работа разведчика сложная, кропотливая...